Видели ли вы дымковскую красавицу с коромыслом? Ведь по воду собралась и нарядилась, вызолотилась так, будто встречает после долгой разлуки разлюбезного друга своего.
Любовались ли полыхающими розами на жостовских подносах, при виде которых от зависти сохнут живые розы? Вглядывались ли в утонченные узоры вологодских кружев, где лето притворяется зимой, а зима—сказкой? Эти вещи можно встретить в музеях и на базарах, за ними несколько столетий традиции, но делают их сегодня, сейчас. Каждая из них—нота в нескончаемой мелодии народной культуры. Полна дивных искрометных тайн малахитовая шкатулка народного творчества. Родник, из которого напитался Пушкин. Источник, напоивший живопись. Немеркнущий образец песни. Добрые руки бабушки слегка приоткрывают ее. и оттуда выплывают чарующие волны сказки. Не услышь мелодий этой шкатулки, не было бы Глинки и Мусоргского. Пуповина, связующая художника со своим народом. Но — только ли память, только ли пуповина, только ли запасник для профессионального искусства? Только ли детство наше, пусть и золотое, но навсегда отлетевшее? Только ли ласковый голубой сон среди ритмов и грохотов современности? Отмерла нужда в прялках, и перестали делать мастера расписные донца к ним — и навсегда ушло великое искусство их резьбы и росписи. Да ушло ли? Или затаилось до времени, чтобы вылиться в умение и искусство там. где мы смотрим, да не видим, слышим и не узнаем мелодии. Полна чудес и ликований малахитовая шкатулка. И не будем спешить с выводами, давайте просто заглянем в нее. А для этого надо довериться ей и не спешить, и не суетиться. Но все-таки небольшое предварение надо сделать. Мы лучше знаем легенды и мифы Древней Греции, чем свои легенды и мифы, свою духовность, воплощенную в песне, обряде или завитушке, вырубленной топором на причелине избы. Церковники, борясь с язычеством, хорошо постарались. Заграничному слову «миф» у нас соответствует «кощу-на», «кощунство». Это словечко не народ придумал, а христовы служки. Чужие, мол, байки не страшны, пусть их в стишках да романах пользуют, со своими же надо бороться не только костром и вырыванием ноздрей, но и языковой секирой. Так и получилось, что для завозного красивое слово легенда, а для своего—басня, врака; у них миф — у нас кощуна. Казалось, навек присохли слова эти. да нет же. нет, у нас на глазах отшелушиваются они, не пряча больше жемчужин народной поэзии. Но много ли скажут нам. современникам прорыва человечества в космос, самые поэтические легенды, самые красивые мифы? Много. Так много, что мы и сами до сегодняшнего дня не подозреваем. Ведь не язычество же интересует нас, а народная духовность, отложившаяся в этих мифах, расцветшая в них. Это—зеркало, без котого нельзя пускаться в дорогу жизни. ИМ еще одно надо припомнить, припомнить и знать, и уже никогда не забывать, чтобы не сбили случайные ветры, не запорошили. Вне культуры нет народа. В самые горестные минуты истории культура народа сохраняет могучесть и всесильность его. Изумителен по глубине и точности старинный миф об Антее, который был непобедим, пока мог прикоснуться он к родной земле. И Геракл душит его в воздухе—разрыв с родной почвой бесповоротно гибелен. Будем об этом помнить всегда. Так почему же все-таки бегали русские неграмотные девушки за сорок верст, чтобы расписать свою прялку? Почему мастер, перед тем как приступить к работе, долго смотрел в небо? И что он видел среди облаков? Уж, конечно, не бога, потому что, как мы убедимся не раз, мастера эти были большими и законченными богохульниками, кощу нами. Пройдемся по деревне, остановимся у дома. Пусть он не будет богатым, пусть он даже бедным будет, лишь бы не жил в нем лодырь или загульный. Дом деревянный, потому что синие леса кругом. Дерево — враг и друг. Враг, когда корчевать надо лес под пашню; друг, потому что укрывает, одевает и обувает: дом, утварь, сани и телега, ложка и туес, лапти— все дерево. Мастер, срубивший этот дом, мог и Кижи построить, и деревянный, хоть и золоченый, таинственный Китеж-град. Веками в мужицких руках скапливалось мастерство—ведь и без гвоздей обходились, и даже без дверных металлических петель. И потому резьба, затейливо украшающая ворота, пусть не удивляет вас: хозяин мастера не звал, сам украсил. Может, даже долота у него не было—один топор, и топором этим вырезал он, изваял чудесный орнамент, в который вплетены и странный ухмыляющийся лев, и девица, неуловимо похожая на русалку, и птица вроде петуха с павлиньим хвостом, и то, и се. А войдя во двор, увидим мы, что дом крепок, тяжел, основателен, строился надолго, но и легок, изящен, воздушен, как резная девичья шкатулка,— и подзоры, причелины, обрешетины, наличники, полотенца— все расшито чудесными узорами, и узорочье легко и красиво взлетает от изукрашенного крыльца до самого верха дома, до маковки, а оттуда растекается вниз встречным потоком, смешивается и кипит в обольстительном, хотя и малопонятном танце. И также изукрашены двери амбаров и сараи, и расписаны полыхающими красками дуги, коромысла, грабли, сани, телеги—кажется, что живет здесь счастливый и беспечный человек, которого кормит скатерть-самобранка, печь его к речке искупаться возит, а он в душевном веселии и преизбытке сил только и занят тем, что украшает свой деревянный теремок фигурками да орнаментами, чтобы и самому было приятно поглядеть, и соседей повеселить. Однако же, замечаете вы, ворота от резьбы не становятся менее прочными, а резные доски не просто так на дом наброшены, а защищают от непогоды наиболее уязвимые места деревянного строения. (Отметив эту основу народного искусства—обязательный и неразрывный сплав полезности и красоты, исследователь Виктор Михайлович Василенко добавил: «Этот привлекательный и завлекающий мир раскрывался нелегко и не сразу».) Вы восхищены тончайшей работой и безудержной фантазией безвестных мастеров, вам только хотелось бы большей ясности в этом бесконечном потоке цветов, коней, петухов, медведей с вожаками… А может, и нет никакой системы, может, одна лишь щедрость таланта водила топором да кистью хозяина? Но нет, мы же знаем: не было скатерти-самобранки, и труд съедал все время, и даже понятия такого—«свободное время» — не было. Вы начинаете догадываться, что и эти деревянные, резные, цветные травы хоть и красота, но и труд тоже, только вот смысл его еще ускользает от вас… И вы снова ходите от дома к дому и видите потихоньку, что в буйстве фантазии есть какие-то свои законы, последовательность и даже обязательность. Вот, скажем, лев. Он может уютно устроиться на «красной» доске, или разлечься на фронтоне дома, или вспрыгнуть на ворота. Однако, каким бы затейливым ни был мастер, лев всегда смотрит на вас, а если поселился на «красной» доске, то обязательно в конце ее, завершая собою орнамент. Фантазия и закономерность уживаются столь же мирно, как лев и цветущая ветвь, зажатая в его лапе. Лев—а откуда он в России? Каким таким диковинным прыжком махнул он из Сахары на вологодские ворота? Ведь можно голову дать на отсечение, что ни один из деревенских мастеров живого льва отродясь не видал. Почему же ему так уютно под холодноватым для него небом? Феодалы—князья, бояре—были во всем мире, как известно, людьми.до судорог любящими власть. И эту свою властную судорогу всегда отражали в своих гербах. Так и закочевали по гербам львы—цари природы, выражая собой мысль, что хозяева этих гербов — цари человеков. Лев был и в гербе владимиро-суздальских князей, начавших новую, послекиевскую Русь. Княжеские львы выражали мощь и силу князей: были они свирепы и однолинейны: сила—и только. Львы—мощь, львы — стража, львы—угроза. И вот приходит наш мастеровой в стольный град Владимир, глазеет на свирепого хищника и думает, что неплохо бы и ему завести такого стража для дома своего. И вот самое интересное происходит дальше. Между княжеским и деревенским львом нет ничего общего—почему так? Княжеский строг и свиреп, безлик, безличная сила. Наш, деревенский—улыбчив, лукав, иногда натягивает на себя маску строгости, но и не скрывает, что это всего-навсего маска. Уже и не лев, а привычный кот, и даже и не кот-голодранец, а сытый котяра. У княжеских львов в лапах секиры, сабли, мечи, у нашего—диковинная ветвь, у того—символ смерти, у этого—жизни. Очень противоположные львы. Некоторые ученые объясняют это так: льва народный мастер никогда не видел и потому изображал как знакомых ему животных. Поэтому лев и становится похожим на кругломордого добродушного кота. Думается, это не так. Среди знакомых крестьянину животных были и кабаны, к примеру; придай заморскому зверю родную кабанью свирепость, и княжеские львы заскучали бы от зависти. Мастер не хотел видеть на своем доме княжеского льва. Давайте познакомимся еще с одним царем природы. Его лепит дымковская мастерица Зоя Васильевна Пенкина и по привычке всех народных мастериц приговаривает (а почему приговаривает, о том разговор отдельный): — Лёвка, лёвка, ты чего опять дурным уродился? Очень ты, смотрю, опять добрый, никакой в тебе грозности, как мурка. А ведь ты царь зверей. Да и то сказать, звери-то добрые, с чего бы тебе кулаками махать? Сейчас я тебе дам на хвост колбот-ку побольше, а хвост покойно на спину положу, чтобы была колботка на самом виду. И красиво будет, и разумно. Звери же видят, не глупые, что лев — как махнет такой колботкой, так сразу всех повалит. А если они такое знают, зачем им задираться? Вот и будешь ты царем разумным, беспечальным… Вот эти разумные и беспечальные львы и разлеглись на деревенских наших домах. Когда на воротах—несли, конечно, сторожевую свою службу. Но не саблей машут, а будто спрашивают: как там у тебя за пазухой—камушка нет? Тогда проходи, будь ласков. Когда жмурились с «красной» доски, то выражали глубочайшую народную мудрость о доброй силе, о добром родстве всего живого. Княжеские львы рычали о рыцарской силе—это была их недобрая идея. Деревенские, взяв их за основу, пришли к прямо противоположному; и князья, и народ выражали себя до конца. Просто художественная идея народа была неизмеримо сложнее, богаче, мудрее и в конце концов победоноснее жалких княжеских потуг. Львы с мечами приглашали в замок или в крепость. На турнир, на драку, на разбой. Львы с ветками зазывали в дом — и кто же не понимал этого знака добра, уважливо-сти, спокойствия?! Так что не просто украшение, далеко не украшение. Связь всех тех, у кого львы с ветками, а не с мечами. Не просто было вырезать его, но можно ли было обойтись без этого труда? Надо только начать читать эту открытую книгу дома! И тогда простецкий конек на крыше превратится в языческое изображение солнца (ну как же не богохульники, мастера эти: ведь дома иконы, а на крыше конек-солнце!), петух с павлиньим хвостом расскажет о райской птице Сирин, запоют на все голоса павы и китоврасы, и совсем седые легенды нашепчут загадочные берегини. Обыкновенный деревенский дом так много расскажет о своих хозяевах! Да все расскажет. И вот в этом суть нашего разговора: ушли прялки, а с ними донца, но дух тех, кто прял, кто расписывал,—он-то остался! А если остался, разве не находит себе выражения? Находит, и мы не раз убедимся в этом. Спалила война много жилья, разрослись мы, тесно стало, и поселились мы в одинаковые коробки, кажется нам в суете, что навсегда ушла эпоха разговаривающего с каждым прохожим дома. Но теснота преходяща. Вышли на пенсию так много пережившие крестьянки Аграфена Герасимовна Иванченко из ставропольской станицы и Серафима Кондратьевна Рожкова с Урала. Уж как тяжко им было, пережившим гражданскую и Отечественную, а появилась минута роздыха, и добрый бес толкнул в ребро: загудели диковинами их дома—вглядитесь в них, и вы узнаете старых наших знакомых, хотя откуда бы? Ведь плотницкое дело всегда было мужицким занятием… А теперь поднимите голову и на шипце кровли вы увидите резную розетку с шестью лепестками. Украшение? Ну конечно. Но, как мы начинаем понимать, ничего нет просто так в народной культуре, и века отжимали символы, как бабы белье, чтобы оставить самые глубокие, самые мудрые, самые необходимые. И вот эта розетка обозначает ни много ни мало, как весь белый свет. Приятие всего белого света, уважение его, поклон ему. Когда о христианстве даже не подозревали, эти рубленые розетки уже славили белый свет, по-другому—Род. А уж от слова Род произошли такие знакомые нам слова, как «природа», «урожай», «родить», «родник», «родня», «родичи», «народ», «родина». Так каждый дом. пусть даже и самый бедный, связывался с народом и с Родиной, со всем белым светом, и заявлялось об этом открыто, гордо и прекрасно. Вот какие нелегкие, но необходимые и живительные тайны раскрывает нам малахитовая шкатулка народной культуры… А теперь пора, постучавшись, войти в дом.
Эрнст Маркин
